Елка вышла из подполья

Сегодня сложно себе представить, но было в нашем советском прошлом время, когда Новый год и все связанные с ним атрибуты — елка, открытки и гулянья — были под запретом.

Осенью 1929 года Новый год и Рождество были объявлены обычными рабочими днями, а любые празднования «поповских обычаев» запрещались. 

Так, в Свердловске с декабря 1930 года появились специальные патрули из добровольцев, которые ходили по улицам и заглядывали в окна, проверяя, как граждане исполняют распоряжение партии и правительства. Новогодняя елка перешла на нелегальное положение. Те, кто не хотел лишать своих детей праздника, делали это теперь тайно, ведь сознательному пролетарию могли устроить основательную взбучку на партактиве за наряженную дома елку. Эту практику «поповских праздников» регулярно высмеивали в популярных атеистических журналах, например, в «Безбожнике у станка». Но, тем не менее, артели выпускали стеклянных ангелочков, шарики, зайчиков, хлопушки, серпантин и прочие елочные радости. То есть агитпроп, конечно, выступал против Рождества и Нового года, но именно законодательного запрета не было — чекисты никого за это не хватали и не вытаскивали из-за стола. Одно дело — исключить праздник из списка «красных дат» и совсем другое — запретить его отмечать.

В 1929—1934 годах началось «резкое обострение классовой борьбы», а вся нэповская вольница была объявлена контрреволюционным вредительством, всем как-то резко стало не до праздников. Замечу, что именно в это время весь мир (и СССР в частности) оказался втянут в экономический кризис, повлиявший и на общественно-политическую жизнь.

Газета «Уральский рабочий» в одном из своих декабрьских номеров 1930 года поместила карикатуру с заголовком «Долой буржуазную елку», в которой призывала граждан отказаться от «поповских обычаев» и вместо покупки елки и празднования Нового года идти кататься на коньках и на лыжах.

Что тоже не было случайным — в Советском Союзе с конца 1920-х годов стало уделяться повышенное внимание физическому воспитанию молодежи и спорту.
Ситуация изменилась в 1935 году. Тогдашнему секретарю ЦК ВКП (б) Павлу Постышеву удалось-таки убедить Сталина, что красавица-елка из «поповского дерева» вполне может превратиться в символ счастливого детства в СССР. 28 декабря 1935 года в газете «Правда» вышла установочная статья секретаря ЦК ВКП (б) П. Постышева, а следом за ней и решение ЦК ВЛКСМ. «В дореволюционное время буржуазия и чиновники всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев… Какие-то, не иначе как «левые», загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею… Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец… устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах...». (П. Постышев.)

Комсомольским организациям настоятельно рекомендовалось провести для детей новогодние (не рождественские!) елки.

Новый, 1936 год встречала уже вся страна, нарядив елки и подписав самодельные открытки.

Празднование Нового года стало неотъемлемой частью советской жизни. Это, безусловно, не было официальным «днем красного календаря», но именно в 1935 году, когда, по мнению товарища Сталина, «жить стало лучше, жить стало веселее!», вдруг возникла потребность в некоем общенародном, объединяющем, но при этом — не официозном празднике. Что характерно, именно в середине 1930-х годов в Советском Союзе начали возрождаться многие тенденции и бытовые привычки дореволюционной России. Это касалось всего — и архитектурных вкусов, и прочих эстетических предпочтений. Классика сменила авангард, рабочие клубы, отныне называвшиеся Дворцами культуры, сделались похожи на дворянские усадьбы. Советский Союз, как продолжение России, почувствовал себя Империей.

Разумеется, вернуть советскому народу именно Рождество было бы попросту невозможно — в стране царил жестокий «диамат». Однако же мысль о возвращении Нового года, который был когда-то лишь частью рождественских торжеств, пришлась большевикам по вкусу. Стоит отметить, что изначально это задумывалось, как зимний подарок детворе — о взрослом поколении речь, собственно, и не заходила. Первые балы-маскарады для отличников учебы стали проводиться в Колонном зале Дома союзов, то есть… в бывшем Дворянском собрании. Логика проста — мы воспитаем новое дворянство, аристократию духа и мысли. Проводились карнавальные вечера и в других ДК — в основном, для студенческой и рабочей молодежи. В этой связи характерна публикация из журнала мод конца 1930-х годов, где среди предложенных маскарадных костюмов значился и такой — «Северный полюс наш». Это был дамский наряд с кринолиновой юбкой, причем на этой юбке изображалось все Северное полушарие. На голове у дамы должен помещаться маленький красный флажок — некая дань реалиям дня. Все остальное было привычным — елка, вальсы, подарки…

Восьмиконечную белую звезду Вифлеема заменили на пролетарскую пятиконечную красную, ну а Деда Мороза, ввиду отсутствия религиозной символики, оставили практически нетронутым. Впервые он «вышел из подполья» в 1937 году, когда в Колонном зале Дома Союзов состоялась первая Кремлевская елка — главная елка СССР. К этому времени имидж советского Деда Мороза был окончательно доработан. Он был рослым, могучим богатырем с раскатистым басом, ведущим здоровый образ жизни. Шуба у Мороза, в отличие от Санты, спускалась до пят и подпоясывалась кушаком. Цвет шубы сначала был, как и положено зимнему владыке, фиолетовым, но постепенно стал вытесняться более нарядным, а главное, идеологически правильным красным. На голове была шапка с опушкой ровной круглой формы без всяких там кисточек и помпонов. Руки прятались в огромные рукавицы, а на ноги надевались либо красные сапоги, либо валенки. Ездил он не на оленях, а на русской тройке… Да и ездил не один, а с очаровательной спутницей — внучкой Снегурочкой, аналогов которой нет ни в одной стране мира.

Не отставали и писатели. Тут же в детской литературе начали появляться образы счастливого и светлого празднования. Более того, стала активно тиражироваться добрая история о Дедушке Ленине, который в 1919 году устраивал детям елку в Кремле. Этот рассказ сделался общеобязательным для детского чтения в детсадах и школах. Дальше — больше. Аркадий Гайдар создает удивительную новогоднюю историю «Чук и Гек». Для того чтобы праздник был по-настоящему волшебным, автор отправляет своих маленьких героев в… сказочную страну. «Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось, и ему нельзя было уехать домой в отпуск». Финал повествования — новогоднее торжество в таежной избушке. «И этот звон — перед Новым годом — сейчас слушали люди и в городах, и в горах, в степях, в тайге, на синем море. И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья. Что такое счастье — это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной». «Все вместе» — это ключевые слова, ибо Новый год постепенно сделался самым главным, самым желанным праздником для советского человека. И это несмотря на то, что до 1947 года день 1 января был рабочим…

Первая же официальная советская новогодняя открытка была выпущена в 1939 году. Сегодня, разглядывая их, понимаешь, что по ним можно изучать историю нашей страны. Так, на новогодних открытках конца 1930-х годов рисовали спортсменов и полярных летчиков — время было такое, предгрозовое и активное. Эпоха культа тела и культа спорта. Всем памятна знаменитая открытка 1939 года с конькобежцами на фоне шикарного, залитого светом катка.

Выпуск новогодних открыток не прекращали и в годы Великой Отечественной войны. Тогда открытки и почтовые карточки стали играть роль плаката. В послевоенное время появились и подпольные фотооткрытки — с «трофейными» сюжетами: привлекательными барышнями, застольями и легкомысленными нешаблонными пожеланиями. Продавались такие фотооткрытки в основном полулегально на рынках и по поездам, так как с них государство не получало дохода.

С конца 1940-х и вплоть до начала 1960-х годов излюбленным открыточным «персонажем» сделалась сталинская высотка, подсвеченная мягкими огнями, — на ее фоне изображались резвящиеся дети и радостные взрослые, спешащие домой с покупками. Высотка символизировала постоянство и крепость устоев, торжество незыблемой вечности, а сменяющиеся годы лишь подтверждали это.

С конца 1950-х, правда, стали все чаще рисовать новостройки «а-ля Черемушки» — символ уюта и благосостояния. Сегодня трудно понять, что это было за счастье — переселиться в отдельное жилище, пусть и не самое презентабельное! А в то время новогодняя открытка с силуэтом нового района, с уютно светящимися окнами была чем-то вроде приглашения в грядущую прекрасную жизнь. Кстати, именно тогда Новый год стал по-настоящему считаться семейным торжеством — своя квартира и свой телевизор. Как это было чудесно — собраться всей семьей за красиво сервированным столом и смотреть «Голубой Огонек»! 1960-е годы — начало космической эры. На открытках запестрели изображения ракет, спутников, Деда Мороза в скафандре. В 1970-х — в начале 1980-х годов очень любили изображать рельсы БАМа и юного мальчика, символизирующего Новый год, — в строительной каске. 1979-й год был памятен тем, на открытках постоянно тиражировался образ олимпийского медвежонка — символа грядущей Олимпиады-80.

Все это не случайно. Советская открытка с первых же дней своего существования выполняла принципиально новую задачу — это открытка-пропагандист. Поэтому появление в СССР поздравительных новогодних открыток стало хорошо спланированным идеологическим мероприятием. А идеологии в то время уделялось повышенное внимание.