АРС-ПРЕСС

Предлагаем читателям отрывок из документальной повести Павла Порфирьевича Ерофеева, редактировавшего после войны газету "Красноярский рабочий". Его дочь Вера Павловна, прожившая в Красноярском крае до восьми лет, собрала рукописи отца и издала в Мюнхене двухтомник - для семейного чтения. Недавно она прислала эти воспоминания в редакцию, и мы решили познакомить читателей с отрывками из книги - о красноярском периоде жизни Павла Ерофеева и его близких.

Москву сменили на Сибирь

...После довольно скромной свадьбы, тогда затяжные и многолюдные пиршества были не в моде, а нам и не по карману, мы с Полиной задумались. В Москве жить негде, да и не привлекала она нас тогда. Решили поехать в Сибирь.

В Москве быстро завербовались на работу в комбинат "Минусазолото", получили подъёмные и поездом направились в новую, уже совместную жизнь. Ехать предстояло четверо суток. Устроились в плацкартном вагоне, с двумя довольно молодыми женщинами-говоруньями. Поэтому путешествие было и спокойным, и полезным: наслушались массу всяческих советов.

Когда я выходил на станциях за кипятком (тогда ещё в вагонах проводники чаем не угощали, хотя сахар был в достатке) или беседовал с попутчиками из других купе, Полину вооружали всесторонними инструкциями, как вести себя с мужем при любых ситуациях. В этом отношении соседки мнили себя экспертами высшего класса, поскольку обе были разведёнными, и уже не по первому кругу.

Однако правильно говорят, что умный и у дурака научится, а глупый и от умного ничего не приобретёт. Как-то Клара, оставшись без подруги, сбросила с себя браваду, тяжело вздохнула, искренне посоветовала:

- Пойми, Полина, во взрослую жизнь входишь, а она не детский садик, где все игрушки доступны, все по головке гладят. С оглядкой живи. Собаки грызутся, но друг дружку не заглатывают. У людей же и такое случается...

Вскоре соседки интерес к нам потеряли, но продолжали осыпать одна другую всяческими премудростями. К примеру, Римма напоминает известный совет француженки: "Надо с мужем быть каждый день иной, неузнаваемой..."

Клара уточняет:

- Я так и поступаю: каждый раз свой собственный, неповторимый скандал!

Полина, подталкивая меня, смеётся:

- Понял, что тебя ждёт?

В их скорострельной перепалке мелькали странные выражения:

- Мой первый брак незабываем...

- Вас так и звали - ЧИЖ и ВОР.

- Как, как? - не утерпела Полина.

Римма пожала плечами, удивляясь нашей неразвитости, снисходительно пояснила:

- Чрезвычайно интересная женщина и весьма ответственный работник!

Не только Бог шельму метит, но и народ тоже. Иногда соседки серьёзно ссорились:

- Ты как интеллигентная блоха, скачешь с места на место и ждёшь комплимента: "Ах, какое изящество мысли!" А сама-то мысль где? У тебя её нет и даже быть не может!

- Я ещё с ума не сошла, чтобы слушать твои бредни!

- Посмотрите на неё, какая самоуверенность, насчёт ума-то!

Своих попутчиц мы с Полиной долго вспоминали. Они так были наполнены чувством собственного достоинства, что для других достоинств у них уже места не находилось. И, однако, в дороге всего наслушались, доброго и пустого, прошли первые уроки создания дружной семьи.

После пересадки на Абакан - столицу Хакасии - произошла и пересадка с поезда на грузовую автомашину, поскольку "рельсы в Абакане кончились" и предстояло 200 километров пылить по просёлочным дорогам.

Наконец мы в Артёмовске, небольшом посёлке, где меня ждала должность экономиста комбината "Минусазолото", а Полину - работа в районной больнице.

Слепая вера в Сталина

К концу года началась шумная кампания по выборам первого Верховного Совета СССР на основе новой сталинской Конституции.

В неё верили, считали, что она открывает новый этап в строительстве социализма, гарантирует уйму прав, является самой-самой демократической в мире. А Верховный Совет, в который выдвигали самых-самых лучших из лучших представителей народа, нерушимый союз коммунистов и беспартийных, обеспечит неукоснительное соблюдение Конституции.

Нет слов, умел Сталин и вышколенный им аппарат пускать пыль в глаза. Верили же, верили, я говорю о подавляющем большинстве народа, недавно включённого в политическую и экономическую кутерьму, наивно верили, что вот-вот наступит эра всеобщего процветания, да и коммунизм появится за ближайшим поворотом.

Часто встречались с ужасными гримасами действительности. Сокрушались, разводили руками и удивлялись: "Иван Иванович! Такой отзывчивый, добрый и умный руководитель, а оказался врагом! Умеют, сволочи, маскироваться".

И в истошном едином крике требовали строгой кары и ему, и всем, кто был рядом и проявил классовую слепоту. А врагам из высшего эшелона требовали расстрела. Да и как не требовать, сами же подсудимые в открытых процессах признавались и в шпионаже, и во вредительстве, живописали оживлённую торговлю родиной.

Чему удивляться? Полуграмотный народ, политически неискушённый, каждое печатное слово для него - директива партии и закон. Удивляться следует другому: через полвека, уже грамотные люди, не раз обманутые, продолжали внимать демагогам, избирали в депутаты проходимцев и даже уголовников!

Легенда - невиновных не карают - тогда умело поддерживалась и широко распространялась. Для иллюстрации приведу такой факт. В аварии на заводе погибли мать и отец семилетнего мальчика. Родных - никого. Вновь назначенный директор усыновил малыша.

Шли годы, Алексей уже комсомолец. В большой обретённой им семье он старший, обласкан и отвечает взаимной любовью. Приёмного отца в это время арестовали, семью сослали. Алексея не тронули, посчитали, что враг приёмышем лишь маскировался.

Алексей, работавший на том же заводе, где его приёмный отец был директором, не мог поверить, что такой человек - шпион и вредитель. Не верил подобному и заводской коллектив. Алексей собрал около четырёхсот подписей в защиту арестованного.

Тогда коллективные жалобы карались, и подписи собирались тайно. Алексея послали на слёт ударников в Москву. Он за пазухой вёз драгоценную тетрадь с просьбой рабочих освободить их бывшего директора. И на слёте не расставался с тетрадкой, надеясь, что будет момент, и он передаст её лично Сталину.

Слово для выступления получает Алексей. Идёт к трибуне, тетрадь в руке, а Сталина нет и нет, хотя слух прошёл, что непременно будет. Надо быть постоянно готовым. В президиуме - всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин. Увидел он тетрадку в руках Алексея и запротестовал:

- Нет, дорогой товарищ! Никаких шпаргалок! Мы их наслушались. Передайте мне свою тетрадку, а сами, без подсказок, говорите, что у молодых нагорело.

Пришлось Алексею расстаться с тетрадкой. Как и что говорил с трибуны, не помнил, вроде правильно говорил, аплодировали. И непрестанно думал: "Погиб, теперь и меня арестуют, а главное - подписавшие пострадают..."

Об этом Алексей рассказывал на заводе, но уже со счастливой улыбкой. Вся семья вернулась домой, отец вновь директор. И по всей округе шла благовесть, разносимая агитаторами - зря у нас не карают, а ошибки органов незамедлительно исправляются! Один случай на тысячи, а действовал безотказно, укреплял веру в непогрешимого Сталина.

В избирательной кампании, в меру своих сил и возможностей, участвовал и я. Партийно-комсомольский агитколлектив прославлял не столь кандидата в депутаты Верховного Совета, сколь новую Конституцию.

Вверенную моим заботам деревушку, затерянную в довольно глухой тайге, куда проехать можно было только зимой на санях, а летом - лишь верхом на лошади, мы обставили красочными щитами, на которых красовались основные статьи дарованного народу права на труд, образование и прочее.

Щиты стояли вдоль единственной улицы, но ликующих избирателей рядом с ними не было. Как выяснилось позднее, уже в ходе голосования, колхозная бригада таёжных охотников, основавшая поселение, была забыта и Богом, и властями. Сплошная ликвидация неграмотности в стране их не коснулась, и читать наши плакаты практически было некому.

Типичный пример господствовавшей "показухи". Уже тогда повсеместно возникла болезнь, ставшая вскоре эпидемией: лакированный отчёт о мнимых достижениях куда важнее заботы о людях, их нуждах.

В день выборов колхозным лошадям пришлось основательно поработать, не оставили без внимания ни одну охотничью заимку. Зато обеспечили стопроцентное участие избирателей в выборах и ни одного голоса против кандидата в депутаты, которого никто не знал, мало что о нём слышал и никогда не видел. Тем самым ещё раз было доказано, что неграмотность, особенно политическая, - незаменимый и самый лёгкий способ добиться единомыслия.

Отшумели выборы, началась повседневная работа, уже привычная. Обживали с Полиной новую квартиру, двухкомнатную, поскольку к нам переехала и мама. Появилось собственное хозяйство. На командировочные, которые раньше никогда не были высокими, во время пребывания в тайге мне удалось и хорошо прожить, и приобрести корову с возом сена. Были же когда-то цены фантастические, не похожие на сегодняшние, тоже фантастические, но в ином понимании.

Мама была особенно рада, она оказалась при полезном для всех нас деле. Пользу частной собственности и тогда понимали, тянулись к ней, но одновременно и стыдились, полагая, что она, словно путы, мешает коллективному маршу в светлое будущее.

Каемся, мы с Полиной игнорировали передовую идеологию и уже тогда приобщились к частной "движимой собственности".

Во главе райкома комсомола

Агитколлектив, который, как было принято считать, обеспечил успех выборов в районе, возглавлял горный инженер комбината Воинов. С возложенной задачей, действительно, он справился замечательно. И, насколько я мог узнать Воинова за время совместных усилий, он человек дела, честный, прямой, инициативный.

В те годы было модно, да и целесообразно, выдвигать людей на партийную работу не с одной чистой анкетой, но и с высшим образованием, с определёнными профессиональными знаниями. Это лишь в запойной лжи, в которой так теперь преуспевают журналисты и сатирики, сами не отличаясь высоким интеллектом, всех партийных руководителей зачисляют в бюрократы и дебилы.

Наоборот, успехи пятилеток, а они были огромны, выводили разорённую Россию, воевавшую с 1914 года по 1921-й, а потом ещё долго полыхавшую восстаниями и набегами басмачей, обеспечивали, как отличные организаторы и вожаки масс, партийные самородки в низовом, среднем и высшем, особенно в министерском и научном, эшелонах.

Эти кадры и пострадали больше всего в годы сталинского террора, включая военных командиров - сплошь коммунисты. На их место пришли новые таланты, выдвинутые партией из своих рядов, опять же из среды рабочих и крестьян, прошедших подготовку в высших учебных заведениях самого различного профиля и в достаточном количестве.

Война высветила как хозяйственных, так и военных: командиров высшего класса, на всех звеньях, которые во многом способствовали победе. Одним ура-патриотизмом и трупами, без военно-технического и материального обеспечения и питания, не осилишь врага, тем более такого искушённого, всем обеспеченного, опытного. В тылу и на фронте, в единении с народом, именно партия вынесла на своих плечах и горечь поражений, не допустив катастрофы, и радость трудной победы.

Милые мои,- использую обращение известной журналистки, истекающей желчью против компартии,- ведь и демократам, включая Ельцина и его окружение, основные кадры поставила компартия, а вы их только перекрашивали в свои цвета. Так что если поливать помоями всех коммунистов, то не забудьте и своих вождей: в коммунистах-то они ходили всю свою сознательную жизнь, а мышление-то у них свихнулось только-только, лишь к старости.

Извиняюсь за отступление и возвращаюсь к Воинову. На ближайшей конференции его избрали первым секретарём Артёмовского райкома партии.

Событие это, казалось, далёкое от меня, беспартийного, живущего интересами семьи, в общественных делах не очень активного, во всяком случае, ни о какой карьере, тем более - политической, не мечтающего, неожиданно и сильно повлияло на дальнейшую нашу жизнь.

Вскоре Воинов вызвал меня в райком и рекомендовал подать заявление в партию. По уставу, поначалу принимали в кандидаты. Воинов добавил:

- За время выборов я присмотрелся к тебе, парень ты живой, грамотный, в комсомоле с 1929 года, с таким стажем у вас в районе никого и нет. Будем тебя рекомендовать первым секретарём райкома комсомола.

К моему удивлению, работа в райкоме комсомола пошла легко, члены бюро, главным образом комсомольский актив золотодобывающего рудника - основного предприятия района, встретили дружелюбно, всячески помогали. Особую активность проявлял шахтёр Иван Бугай, недавно избранный освобождённым секретарём комитета комсомола рудника.

Иван был больше известен в районе шутливым прозвищем: "Привет товарищам!". Вместо "Здравствуйте" и "До свидания", которые Иван называл "интеллигентской шелухой", он произносил при встречах и расставаниях только эти слова.

Любил он прерывать на заседаниях бюро излишне говорливых ораторов и такой фразой: "Ну что ты, как колобкова корова, прежде чем в свой хлев зайти, по чужим дворам намыкаешься". Мысль его была понятна - не отвлекайся от главного. А сравнение с колобковой коровой воспринималось какой-то ему одному известной прибауткой, происхождение которой он не раскрывал.

Заседаний, писанины, отчётов по тем временам было ещё мало, и мы с членами бюро большую часть времени проводили не в райкоме, а в первичных комсомольских организациях шахт и колхозов. Создавали ударные комсомольские бригады, заботились об условиях их труда, обустраивали общежития, вовлекали молодёжь в различные кружки художественной самодеятельности и политического образования.

Жизнь комсомольских руководителей тех лет, смею вас уверить, была совершенно несравнимой с разгулом молодёжных вождей эпохи Брежнева, а тем более - с недавними коммерсантами от комсомола, занятыми прежде всего видеобизнесом, порнографическими изданиями, конкурсами красоток и подобными делами во имя личного обогащения. Прикрывавшиеся демократическими атрибутами молодые шакалы не только к комсомолу, но и к демократии никакого отношения не имеют.

"Кажется, что это враг народа..."

Разгул сталинских репрессий до Сибири, особенно до глухих её мест, доходил с какой-то приглушённостью. Газеты особенно не читали, из центра они доходили с опозданием, а местные сосредотачивались на хозяйственных заботах.

Нет, это не был край "непуганых птиц". Но резонанс репрессий был иной: у органов свои заботы, у трудового люда - свои. Если даже жена сообщит: "Соседа ночью забрали", муж покряхтит, покряхтит и вымолвит: "Нас не касаемо. Может, и заслужил. Неведомо... Ты язычок-то прикуси..."

Конечно, это трагедия, что народ жил таким зашоренным, безразличным к судьбе своих друзей и знакомых, убеждённым, что всё идёт праведным путём, а сам путь этот считал уникальным, трудным, но славным, как у первопроходцев.

Какой-то массовый психоз! Искреннее ликование по поводу любой, пусть незначительной, трудовой победы. Стахановское движение, как бы потом над ним ни измывались, как огонь при ветре, перекидывалось из одной отрасли хозяйства в другую. Искали и находили новые возможности для успехов, отнюдь не мнимых, осязаемых, героев чествовали с цветами и музыкой - от всего радостного и увлечённого сердца.

Недавно при очередном телевизионном опросе прохожих одна пожилая женщина сердито ответила репортёру:

- Перестаньте пакостить, искажать прошлое! Там моя беззаботная, весёлая молодость! Тяжёлый труд, но на себя, на Родину, а не на мафию и спекулянтов! Украденные миллионы не зависть вызывают у честного человека, а святую ненависть к лихоимцам и их покровителям!

Много тёмного, преступного, нетерпимого было в прошлом. Но не следует клеветой и позором клеймить своих предков, считать их недоумками. Оглянитесь на себя, более грамотных и умных - вы же тоже находитесь под психозом властей имущих, ниспровергая всё старое, из огня да в полымя кидаетесь.

Как хочется многим из вас бабушкин и дедушкин сундуки сразу выбросить на свалку, такими они кажутся нелепыми, старомодными, ни на что не годными. А проходит время, взрослеют и мужают наследники, и сундуки оказываются сущим кладом, содержат так много всего необходимого и для нового поколения. Грязную, негодную воду непременно надо выплеснуть, но не вместе же с ребёнком!

...Конец 1938 года. В один из его дней по Артёмовску разнеслась весть: первый секретарь райкома партии Воинов арестован как враг народа! Никто не поднялся на его защиту. С одной стороны, понимали бесполезность. Такие дела если и не "решались на небесах", то, во всяком случае, не обходились без участия краевого партийного поднебесья.

С другой стороны, срабатывал шаблон: дыма без огня не бывает. Подобные соображения высказывали, прежде всего, ближайшие соратники и блюдолизы Воинова, опасаясь, как бы их не обвинили в том, что они своевременно не заметили чуждый и вредный для партии огонь, разжигаемый новым врагом с враженятами.

Ещё не стихли в городе пересуды, связанные с арестом Воинова, как на очередном заседании бюро райкома комсомола слово по повестке дня взял Иван Бугай.

- Я надеюсь, члены бюро меня поддержат, если предложу первый и второй вопросы не обсуждать, а начать с третьего, не обозначенного в повестке...

Иван сделал паузу, ожидал вопроса - какого? Так и получилось. И задал его я, ничего не подозревая. Оглядев присутствующих ироническим, прищуренным взглядом, Иван начал чеканить:

- Вам бы самому, гражданин Ерофеев, следовало догадаться, что нас больше всего волнует. Вас в кандидаты партии рекомендовал враг народа Воинов. Он же выдвинул вас в секретари райкома. Как вы подобное объясняете?

Ивану не дали договорить, поднялся, буквально, гвалт. Не стали слушать и моё объяснение: пусть разбирается тот, кому положено. Заседание бюро решили не проводить, разошлись возбуждённые.

Ситуация складывалась для меня неприятная. Полина, узнав о случившемся, закручинилась, а мать запричитала:

- С врагом народа на скамеечке у дома семечки грыз, и то ныне повод для преследования...

Однако я был спокоен. Личной дружбы с Воиновым я не вёл, ни к каким блокам не примыкал, членом партии ещё не стал. В худшем случае не примут в партию, и только. За комсомольскую работу не держался, она же не вечная, а возрастная. Вернусь на прежнюю.

Мысль об аресте даже и не возникала. За что невинного-то человека? Только до боли в ушах стояло обращение Ивана: "Гражданин!" Думалось, что Иван, человек осторожный, не по своей инициативе такое затеял, требуя выразить мне политическое недоверие.

- Завтра зайду в райком партии, посоветуюсь.

Только успел сказать это Полине, как раздался телефонный звонок:

- Товарищ Ерофеев? Вас просят сегодня к 20 часам зайти в райком партии.

Вершил дела в райкоме второй секретарь. Поговаривали, что он будет первым. В его кабинете был и начальник райотдела НКВД. Только тут меня обожгло: страхи мамы, похоже, не напрасны.

Пригласив сесть, сразу объяснили причину вызова:

- Мы знаем, что у вас произошло на бюро. Расскажите о ваших связях с Воиновым. Когда они начались, какие формы носили...

Поведал, что знал. Начались вопросы - строгими, официальными голосами.

- Итак,- резюмировал начальник райотдела,- Воинов вам дал рекомендацию для приёма в кандидаты партии. Вторую - райком комсомола. Первая, как вы понимаете, теперь недействительна. Вторую, как данную явно под давлением Воинова, райком, как мне сообщили, отзовёт. Я зашёл в райком уточнить, можно ли уже сейчас вас считать выбывшим из кандидатов...

Сильно запахло порохом. Аресту, как правило, предшествовало исключение из партии. В случае со мной, выходило, и к формальному исключению прибегать не следовало.

- Кстати,- решил уточнить секретарь райкома,- кто третий рекомендовал вас?

- Артыкбаев. Из Ташкента. Мы вместе учились с ним в Москве. Депутат Верховного Совета СССР.

- Кто? Кто?

Я повторил. Мои собеседники, если так их можно было тогда назвать, переглянулись. Вызвали секретаршу.

- Личное дело Ерофеева!

Получив дело, впились в рекомендацию. Написана на бланке депутата. Тогда у депутатов бланки были скромные, формата небольшого блокнота. Бланк мал, а авторитет депутата был куда более высоким.

Депутат писал, что знает меня с 1930 года, жил со мной в одной комнате в общежитии института.

Собеседники стали собеседниками, а не допрашивающими:

- Такая рекомендация всё перевесит.

- Иди, спокойно работай.

- Кандидатский стаж идёт к концу, достойно заверши его.

Трудно представить, на каких крыльях радости я летел домой и с каким нетерпением ждали меня Полина и мама. Выслушав мой отчёт о визите в райком, мама прослезилась, а мы с Полиной облегчённо посмеялись.

Но было бы нам не до смеха, если бы сотрудники райотдела НКВД не поленились послать запрос в Ташкент об Артыкбаеве. Дело в том, что когда решалась моя судьба, судьба самого Артыкбаева была уже решена: его расстреляли как врага народа.

Узнал я об этом спустя почти 20 лет, лишь после посмертной реабилитации Артыкбаева. Легко представить, какие бы репрессии обрушились на меня, принятого в кандидаты партии по рекомендациям "врагов народа", одного уже расстрелянного, а другого арестованного.

Позднее, тоже через несколько лет, я также узнал, что в райотделе НКВД уже лежали два заявления от членов бюро райкома комсомола, которые утверждали, что я враг народа. И аргументы: ну, само собой разумеется, связь с Воиновым, а главное - спасаясь от репрессий, бросил учиться в институте, а на заводе в Жигулях был связан с троцкистской группой. Это уже по моим рассказам о том, как невинно пострадал директор завода.

Приезд же наш на прииск расценивался как попытка "замести следы", но бдительные комсомольцы не позволят это сделать, они уверены, что преданный партии человек добровольно не обменяет столицу на таёжную глушь.

Первый донос был, конечно, от Ивана Бугая, а второй - от заведующей школьным отделом райкома. Бывшая учительница, такая утончённая интеллигентка, влюблённая в классическую литературу. Она и заявление начала нежно: "Возможно, я ошибаюсь, тогда извините, но мне кажется, что Ерофеев враг народа". Кажется, вот и вся аргументация. Наверное, бедную заставили сподличать.

Не боги горшки обжигают

Предстояла очередная комсомольская конференция Красноярского края. Делегацию из Артёмовского района возглавлял я. В её состав входил и Иван Бугай, он вновь изменил отношение ко мне, всячески подчёркивая, что комсомольская бдительность дружбе не помеха.

- В одной украинской семье не было детей,- рассказывал очередную байку Иван.- Решили на ярмарке беспризорника подыскать. Возвращается муж и передаёт жене ребёнка, закутанного в тулуп: "Получай, жинка, сынку!" Обрадовалась жена, развернула тулуп и подивилась: "Так он чёрный! Негритёнок..." Муж самодовольно и строго: "Зато уж точно не москаль!" Вот и я,- назидательно заканчивал Иван,- должен точно знать, что в комсомольской семье свои, надёжные люди, без примеси чужой классовой крови!

Так "стукачество" окрашивалось героизмом. Кто-то ответил Ивану:

- Твои оговорки разве переплюнешь!

- И не пытайся,- самодовольно отреагировал Иван.

В Красноярске ждала неожиданность. Вызвал меня секретарь крайкома партии по пропаганде и заявил тоном, не допускающим возражений:

- Будешь теперь редактором газеты "Красноярский комсомолец"!

Попытался, однако, возразить: журналистов до сих пор в глаза не видел, не знаю, как в редакцию двери открываются...

- Теперь наглядишься и узнаешь. Не боги горшки обжигают. Тут у нас такое в комсомоле творится... Расскажут. Всё. Иди.

Так я и пошёл в журналистику.

В красноярском комсомоле кипели страсти. Накануне на пленуме сняли с работы редактора "Красноярского комсомольца" И. Паначевного, исключили из комсомола. За связь с "врагом народа", бывшим генеральным секретарём ЦК ВЛКСМ А. Косаревым.

Связь, что называется, "шапочная": здоровался при встречах, присутствовал на совещаниях в ЦК комсомола, аплодировал его выступлениям. По принципу: захотят бить - палку найдут. А в органах безопасности на любого палки были в изобилии.

Хорошо, что через несколько дней из командировки вернулся первый секретарь крайкома партии Кулаков. Умный человек, быстро во всём разобрался, отмёл вздорные наветы на Паначевного и направил его на работу в газету "Красноярский рабочий" заведовать партийным отделом. В дальнейшем И. Паначевный долгие годы работал корреспондентом "Правды" в разных областях страны.

В газете подобрался боевой и умелый коллектив. Душой редакции была Клавдия Громова - ответственный секретарь, уже зрелая журналистка. Газете помогали своим участием известные в Сибири, а затем и в стране писатели Сартаков, Устинович, поэт Лисовский. Всё это мне в значительной мере облегчало работу, помогало осваивать новую профессию.

Общие усилия не пропали даром, газета стала участницей Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, затем ставшей Выставкой достижений народного хозяйства. Тогда это был большой почёт, его удостаивались лишь десятка два газет страны.

Главной же наградой были письма читателей, при помощи которых "Красноярский комсомолец" ставил и решал многие вопросы труда и быта молодёжи. Коллектив придерживался ленинского требования: газеты не имеют права вести себя "как сонная старая дева", они обязаны быть не только принципиальными, но и уметь так воевать за правое дело, чтобы все знали, "во имя каких идей идёт борьба".

Многим сейчас покажется наивным, что мы постоянно чувствовали "упоение в бою" за справедливость, за укрепление силы и мощи Родины, которая хочет обеспечить своим народам счастливую и дружную жизнь. Для нас это не было цветистой сказкой - постоянно в газете появлялись сообщения: "По следам наших выступлений", малые, но многочисленные свидетельства достигнутого, непрерывного движения вперёд.

Сейчас наши газеты избегают подобных сообщений, а они - наглядные доказательства того, что журналисты откликаются на кровные интересы своих читателей, а не занимаются пустопорожним злопыхательством, поиском сенсаций самого грязного толка, часто непроверенных, искажённых.

Современные газеты, что правда - то правда, не назовёшь "сонными старыми девами", такой была лишь "Правда" - орган ЦК КПСС - все годы перестройки. Они знают, что борьба идёт не во имя тех или иных идей, а за прибыли предпринимателей, в том числе и за чистоган самих редакций, продающих свои перья кому выгодно.

Раньше на любое критическое выступление в печати все государственные, хозяйственные и общественные организации обязаны были в сроки, предусмотренные законом, ответить, какие меры приняты для исправления положения. Присылались и лживые ответы, но газеты, возвращаясь к поднятой теме, как правило, добивались действенности своих выступлений.

Сейчас стало всем вольготно, на любое выступление в печати никто не обязан реагировать. Что хотим, то и воротим - свобода. Не об ограничении её идёт речь и не о возвращении старых порядков, а о сохранении, пусть в изменённом виде, того лучшего, что было свойственно печати. А то получается - собака лает...

Тьфу! Журналист пишет, ветер молвы носит любую муть. Необременительно: написал и - "с плеч долой", а там никаких тебе забот.

***

Окончание - в следующем четверговом номере, 25.12.2014 года.

На фото: Полина и Павел сразу после свадьбы приняли решение поменять Москву на далёкую, загадочную Сибирь; Павел Ерофеев в довоенные годы.

И ГОРЕЧЬ ПОРАЖЕНИЙ, И РАДОСТЬ ПОБЕД

Последние новости